В современном постхристианском обществе проблема целомудрия не воспринимается столь остро как нашими предками еще пару сотен лет назад. Девство тогда считалось главным девичьим сокровищем. Потому отношение к не сохранившим целомудрие тогда было соответствующим.
Если невеста не сохранила целомудрие до брака, то на свадьбе особое место отводилось позорящим ритуалам. На свадебном пиру важнейшим актом и лиминальным (переходным) моментом действа была обнародование целомудрия или же публичное признание девушкой своей вины: «Расправы и никаких позорящих обрядов не бывает, если она прежде увода в комору сознается, что потеряла девство до свадьбы. Новобрачная, сознаваясь в своей вине, просит, кланяясь в ноги, прощения у отца, матери, свекра и свекрухи… В противном случае совершение позорных обрядов идет своим чередом. Они рассчитаны на то, чтобы опозорить мать, отца и даже всю родню невесты».
В Литве и в Малороссии существовал обычай наказывать девиц, нарушивших целомудрие, сажанием при дверях церкви на железную цепь. О нецеломудренной девице говорили: «…отцу-матери бесчестье, роду-племени укор».
В процессе народного свадебного ритуала демонстрировалась рубашка новобрачной (в редких случаях предполагалось даже появление невесты перед гостями в брачной рубашке с кровяными пятнами; иногда невесте в такой рубашке полагалось вымести пол с остатками разбитых в ее честь склянок, чаще же брачную рубашку выносили и, показав, вместе с четвертью вина и благопожеланиями отдавали родителям новобрачной, которые могли даже сплясать на радостях на рубашке своей дочери). Обычно демонстрация целомудрия новобрачной проводилась во время свадебного пира, перед разрезанием жаркого: «В старину перед жарким поднимали молодых. Этот обряд, установленный для женской непорочности, соблюдался в то время так строго, что когда подавали первое жаркое, то все общество требовало, чтобы показали честь новобрачной, а без того не разрезывали жаркого».
По обрядам, окончательно сформировавшимся к середине XIX в., целомудренность или нецеломудренность должна была быть обнаружена рано в понедельник или же ночью с воскресенья на понедельник. Основным знаком, свидетельствующим, что жених нашел невесту целомудренной (если не выносили рубашку), было битье посуды, стаканов, бокалов — символ благополучного нарушения целостности главного девичьего сокровища. На Нижегородчине свадьба без битья посуды считалась «невеселой» как раз потому, что дальше следовало опозорение. Совершенно противоположный обычай описал информатор из Калужской губернии. Там молодому положено было бить посуду, «ломать и грызть» ложки в знак разочарования нецеломудренностью, несохранностью невесты.
Нецеломудренность невесты мог осуждать только новобрачный и его род, причем особое право срамить имели не только мужчины, но и женщины мужниного рода — мать и сестры мужа, невестки. Избиение молодым своей жены нагайкой за несохранение девственности описано в литературе XIX в., но нет данных о распространенности; скорее, типичным было сокрытие молодоженом провинности его избранницы.
В Черкасском уезде Киевской губернии было принято, чтобы нецеломудренную невесту наказывала мать жениха, а жених останавливал ее в какой-то момент, указав, что теперь он хозяин молодой: «лишившаяся девственности до свадьбы не идет к столу, а подползывает на коленях под стол, из-под которого должна показывать свое лицо. Мать [жениха] всякий раз, когда молодая выдвигает голову, бьет ее по лицу, это продолжается до тех пор, пока муж не запретит („в моей хате никому не дам своей жинки быты“). Тогда уж молодая выбиралась из-под стола и садилась около мужа».
Опозорение отца девушки, не сохранившей девственности, происходило редко, но все же отдельные случаи бывали (решением одного волостного суда в Каменецком уезде было определено подвергнуть отца наказанию розгами за провинность дочки, прижившей внебрачное дитя; аналогичные случаи описаны в Кинешемском уезде). На Дону принятым способом поношения родителей, не сберегших девственности дочери, было исполнение срамных песен, надевание на шею венка из соломы или баранок, одаривание матери или, если невеста была сиротой, воспитательницы селедкой или таранькой (вместо курицы, которую клали на колени матери или воспитательнице, которые уберегли дочь или воспитанницу от соблазнов). В Калужской губернии срамили прежде всего мать новобрачной, а не ее саму, именно мать могли впрячь в борону и заставить провезти борону за собой по деревне.
Осрамление свахи (вместо родителей или вместе с родителями не сохранившей чести девушки) было также распространенным явлением. В Поволжье (Свияжск) существовал ритуал паренья свахи: сосватавшую нечестную невесту сваху клали на улице на лавку, задирали подол и били веником, посыпая на тело снег (за «нечестность» одной женщины должна была отвечать другая женщина). В Витебской губернии хомуты — атрибут позора — надевали и дружкам, и сватам («и водили по деревне, причем шлея хомута тащится по земле»), не говоря уже о родителях и свахе.
В иных местах на воротах или на крыше дома невоздержанной невесты вывешивали хомут, в других — мазницу (это посуда для дегтя), в иных — рогожу, обмазывали нечистотами стены дома; пробивали в печи дыру, обмазывали стены грязью, били окна в доме родителей невесты. В иных опозорение выражалось в том, что кто-нибудь из свадебных «бояр» лез на крышу хаты невесты с ведром воды и оттуда брызгал водой — символический знак невоздержанности новобрачной, ее готовности давать всем, чтоб каждому попало (как брызги воды). Есть данные, что в иных местах втаскивали на крышу дома разъезженное колесо или, если дело обнаруживалось зимой, старые сани. Все действия сопровождались словесным поношением, среди обычных позорящих слов были потаскуха, сволочь (от волочить, сволакивать), подкладня, паскуда нестоящая.
Самым распространенным наказанием было надевание на шею лошадиного хомута «без гужов» (веревок, иных частей упряжи) — символа «озверения», близости миру животных — и одновременно «антипода» цветочному венку, символу девственности. Надевание хомута являлось измененной, более гуманной формой припрягания к лошади (так поступали с замужними) как акта усмирения. Хомут могли повесить на гвоздь, наскоро вколоченный над притолокой, а чаще надевали на шею не только провинившейся невесте, но и отцу, матери. На такой случай наскоро делали даже несколько соломенных «хомутов, намазанных смолой и разными гадостями». В Малороссии хомут делался из соломы, косу распускали, девушкино лицо могли прикрыть платком и в таком виде водить по улицам. Иногда в знак позора девушке оголяли ноги, «подвязав ей платье к поясу соломенными веревками». Обычай позорить хомутом, надеваемым на шею (свахе, родителям невесты и ей самой), быстро получил распространение у других народов, населявших Россию. Были и другие типичные позорящие действия: измарать рубаху девушки сажей (со словами «Запачкала ты себя с таким-то каким-то беззаконием!»), сажей или дегтем, который из-за черного цвета также был в крестьянском быту символом бесчестья и зла, и, перепачкав рубаху, провести по улицам без юбки.
Есть свидетельства информаторов о том, что мазали ставни и стены дома дегтем со словами: «Если любишь, то люби одного»,— тем самым указывая, что жизнь следовало строить с тем, кто растлил девство. Важной стоит признать оговорку, что «насмешные наказания» по отношению к девушке применялись, когда «было на то согласие ее родителей и родных» (Орловский уезд: некоторые родители не позволяли так срамить свою дочь, а иные, напротив, приходили на сходку и просили о том).
Не менее распространенным способом опозоривания невесты во время свадебного пира было «подать родителям „худой“ (т. е. плохой, дырявый) кубок с вином, прорванный в середине блин, а к дуге телеги привязать худое ведро». Случалось, на головы сватам и отцу такой невесты надевали дырявый горшок. Сама лексема «худой» в русском языке означает одновременно и «плохой», и «дырявый». В Олонецкой губернии ритуалы, связанные с бесчестием девушки, проводились на следующее утро, когда молодой с дружкой и сватом должны были получить от тещи яичницу. Если невеста была целомудренна — желток яичницы вырезали, и дружка в образовавшееся отверстие лил масло, а чашку, из которой он его вылил, разбивал. Если нет — яичницу резали на куски. В Полесье нецеломудренной невесте и ее родным давали несладкую, а иногда и просто соленую кашу.
В Архангельской губернии срамить девушку, незаконно прижившую ребенка, к концу XIX в. стало не принято, однако ее могли отлучить от родительского дома, другие женщины отказывались дружить с ней. До брака девушка по обычаю ходила с одной косой, а после брака с двумя. Если худая молва о лишившейся девственности подтверждалась, то девушку могли лишить права сплетать волосы в одну косу, по общему приговору она должна была убирать их в две косы без девичьей повязки, покрывая их волосником (отсюда термин «самокрутка»). Но этот обряд «покрытки» у малороссов был не столько позорящим, сколько, напротив, «сглаживающим» прегрешение девушки в глазах общественного мнения: иной головной убор показывал, что девушка теперь принадлежит к другой возрастной группе, поскольку ей уже было нельзя заплетать девичью косу.
Чем дальше от крупных городов и столиц, где наблюдался переизбыток мужского населения, тем терпимее было отношение к лишению девственности. Если в Калужской губернии информатор сообщал, что «случаев, когда бы девушка, имея незаконнорожденного ребенка, вышла замуж, не было», то совсем недалеко от тех мест, в Тверской губернии, «никакого публичного посрамления оказавшейся нецеломудренной» не устраивалось. Никаких посрамляющих обрядов на Русском севере не устраивали, хотя в целом девственность невесты ценилась. Можно сказать, что в отдаленных от центра сибирских деревнях происходило то же самое: в условиях переизбытка мужчин (золотоискателей и рудознатцев).
Что касается центральных районов России, то до 1861 г. помещики приказывали отрезать косу провинившейся девушке в качестве посрамления. Вообще острижение волос было одним из наиболее распространенных женских позорящих наказаний.
Такие наказания сохранялись благодаря традиции, возникшей существенно раньше благодаря распространению норм христианского брака, и это была традиция, связанная с поддержанием идеи высокой ценности девственности до брака. На протяжении нескольких десятилетий и до середины — конца XIX столетия на это указывали в своих сообщениях информаторы из Ростовского, Пошехонского, Владимирского, Дорогобужского (Смоленская губ.) и многих других уездов. Но вот уже в 1841 г. один из наблюдателей крестьянского быта в Калужской губернии записал: «Целомудрие не имеет большой цены в глазах нашего народа <.> во многих губерниях, как, например, в Калужской, уже уничтожился старинный обычай вскрывать постель молодых. Отец и мать говорят жениху: „Какая есть — такую и бери, а чего не найдешь — того не ищи!“».
Кроме того, к рубежу веков народная традиция выработала и ритуал «снятия» с девушки напрасного обвинения в бесчестном поведении, и более щадящие способы обнародования целомудренности. Так, в Вологодской губернии, по словам информатора, в 1898 г. во время свадьбы ограничивались вопросами и ответами в форме эвфемизмов («Грязь ли топтал или лед ломал?» — «Лед ломал», — именно так почти всегда отвечал жених, «если не хотел делать огласки». В Верхнем Поволжье, на Дальнем Востоке и в Сибири вместо окровавленной рубашки просто выносили и ставили в присутствии гостей бутыль или даже веник, обвязанные красной лентой, пирог с гроздью красных ягод, стлали под ноги красное полотенце)
(по материалам доктора истор. наук, профессора, заведующая сектором этногендерных исследований Института этнологии и антропологии РАН, Президент Российской ассоциации исследователей женской истории Н.Л. Пушкаревой ).
.
)